5716b052

Шахматный король Одессы

Добрый десяток лет он стоял на вершине мировой шахматной пирамиды. Пусть не на самом пике ее, но на высотах, добраться до которых редко кому удавалось. 

Двадцать три раза играл в первенствах и дважды становился чемпионом несуществующей теперь страны, о которой голландский гроссмейстер Ханс Рей говорил: «Когда я бываю в Советском Союзе, мне кажется, что любой кондуктор трамвая играет в шахматы лучше, чем я».

Сегодня Ефиму Петровичу Геллеру исполнилось бы девяносто.

* * *

Свою первую партию мы сыграли сорок один год тому назад в Амстердаме. И сейчас хорошо вижу Геллера того времени: немногословного, с характерной мимикой, нередко с покачиванием головы, сопровождаемым скептическим поднятием бровей; клетчатый пиджак, который он аккуратно вешал на спинку стула, пепельницу, наполненную окурками, всегда стоявшую рядом с ним.


В то время разрешалось курить прямо за доской, а курил он очень много

Упрямый с ямочкой подбородок, медлительная походка вразвалочку – всем своим видом Геллер напоминал скорее бывшего боксера или сошедшего на берег боцмана,  чем гроссмейстера мирового класса.

Этой же самой походочкой он поднялся на сцену Центрального Дома железнодорожников Москвы в далеком 1949 году, чтобы остаться в элите мировых шахмат на несколько десятилетий.

Тогда же была сенсация – выигрыш в последнем туре белыми у Холмова давал молодому одесситу, только что ставшему мастером, золотую медаль чемпиона страны. Испанская, редкий вариант Берда, к которому Геллер оказался неподготовленным, и – проигрыш.

Это случится с ним еще не раз – проигрыш важнейших партий в последнем туре. Так было в матче с Паулем Кересом (1962) и в межзональном турнире с Дьюлой Саксом  двадцать лет спустя. 

Перехлест эмоций? Игроцкий азарт? Игра на максимум?

Во время московского дебюта Геллеру было 24 года; гроссмейстеры-профессионалы сегодня нередко отыграли в этом возрасте тысячи партий на самом высоком уровне. У Геллера же на лучшие для роста шахматиста годы пришлась война, а тогда было не до шахмат.

Гроссмейстером он стал только в двадцать семь, а на следующий год играл уже свой первый турнир претендентов в Цюрихе (1953).  Таких турниров набралось у него за всю карьеру шесть; в одном Геллер отстал от победителя – Петросяна – только на пол-очка (Кюрасао 1962).

Множество побед в международных соревнованиях, с десяток Олимпиад, регулярное участие в первенствах сильнейшей шахматной державы мира. Когда он во второй раз выиграл чемпионат страны, ему было 54 года. Но дело не только в спортивных достижениях и титулах – Ефим Петрович Геллер оставил свой след в шахматах. Очень яркий след.

Василий Смыслов: «Был он настоящим классиком шахмат, стоял на передовых позициях в те времена, когда шахматы были в расцвете в нашей империи, и побеждал всех без исключения выдающихся шахматистов. А что чемпионом мира не стал, так это свыше дается, для этого надо звезду особую иметь в судьбе – значит, не дано ему было этой звезды, а шахматист был замечательный, яркий, динамичный…»

Говорит Борис Спасский: «Когда Геллер был в своем ключе, он разбивал кого угодно. Под его цельностью и продуманностью даже Фишер часто ломался. И я всегда восхищался не только прекрасно поставленным дебютом, это само собой, но именно продуманностью последующей игры, игровыми планами.

Он был гроссмейстер высочайшего класса и играл одну-две партии в год, определявшие направление шахматной мысли в том или ином дебюте. Такой, например, была его партия со Смысловым в защите Грюнфельда из матча 1965 года».

[Event «Candidates qf4»] [Site «Moscow»] [Date «1965»] [Round «5»] [White «Geller, Efim P»] [Black «Smyslov, Vassily»] [Result «1-0»] [ECO «D87»] [PlyCount «61»] [EventDate «1965»] [EventType «match»] [EventRounds «8»] [EventCountry «URS»] [Source «ChessBase»] [SourceDate «1999.07.01»] 1. d4 Nf6 2. c4 g6 3. Nc3 d5 4. cxd5 Nxd5 5. e4 Nxc3 6. bxc3 Bg7 7. Bc4 c5 8. Ne2 O-O 9. O-O Nc6 10. Be3 Qc7 11. Rc1 Rd8 12. f4 e6 13. Kh1 b6 14. f5 Na5 15. Bd3 exf5 16. exf5 Bb7 17. Qd2 Re8 18. Ng3 Qc6 19. Rf2 Rad8 20. Bh6 Bh8 21. Qf4 Rd7 22. Ne4 c4 23. Bc2 Rde7 24. Rcf1 Rxe4 25. fxg6 f6 26. Qg5 Qd7 27. Kg1 Bg7 28. Rxf6 Rg4 29. gxh7+ Kh8 30. Bxg7+ Qxg7 31. Qxg4 1-0

Вспоминает Анатолий Карпов: «Идеи у Геллера были глубокие, хотя мне еще Ботвинник говорил в свое время: все идеи Геллера нужно трижды проверить. И действительно, увлекшись, мог и пропустить кое-что, но – повторюсь —  идеи бывали очень глубокие.

Упрямый был в анализе безумно. Но может, в шахматах это иногда и неплохо – отстаивание своих идей, вот и Фурман был тоже упрямый. Но в тренерском коллективе Геллер был человек тяжелый, старался вытеснить остальных, поэтому я в какой-то момент и прекратил с ним работу».


Ефим Геллер, Анатолий Карпов, Семен Фурман

Марк Тайманов полагает, что Геллер не только имел свое ярко выраженное творческое кредо и обладал большой стратегической фантазией, но всегда был настроен на максимум: «Я играл в Мемориале Алехина в Москве в 1956 году, сейчас сказали бы в супертурнире. Принимали участие в нем не только чемпион мира Ботвинник, но и Смыслов, Бронштейн, Керес, Глигорич, Найдорф, Сабо, Унцикер. Геллер в том турнире не играл.

“Ну, место пятое – было бы нормально” – ответил ему на вопрос, как думаю сыграть. Фима усмехнулся только в ответ характерно: “А я без мыслей о первом месте просто играть бы не смог…”

Всё наше поколение: Авербах, Геллер, я, в меньшей степени, быть может, Бронштейн и Петросян – было приучено к постоянной и глубокой аналитической работе, но в этом отношении Геллер выделялся среди всех нас».

Глубокая аналитическая работа Геллера всегда имела одну цель: найти лучший ход в позиции, не просто хороший, а лучший, определяющий саму сущность позиции. Он был погружен в шахматы, полностью сконцентрирован на них.

Лев Альбурт, тоже бывший одессит, отмечает в нем редкое сочетание усидчивости и изобретательности, отсутствие какой бы то ни было легковесности: «Если есть выражение “Down to earth”, то о Геллере определенно можно сказать “Down to chess”. Шахматы были для него всем».

«Каждое утро в Крыму, где мы готовились к матчу с Фишером, – вспоминает Спасский, – я видел Геллера за одной и той же позицией: сицилианская с ферзем черных на b2. Он пробовал эту позицию и так и этак, и с ладьей на b1, и по-другому, хотя я ему и говорил, что правильная идея – Кb3. Но он стоял на своем, упрямый был очень, мне потом и Карпов говорил, что упрямый, очень упрямый… Усидчивость была в нем необыкновенная. Можно сказать, что он развил свой талант попой, а попа, в свою очередь, развивалась посредством таланта…»

Сам Геллер говорил: «Вот разнервничаюсь или просто неприятности какие, посижу за шахматами часов пять-шесть – постепенно приду в себя…»

Посижу за шахматами. По свидетельству тех, кто знал его близко, он мог днями находиться в таком состоянии. Шахматы не отпускали его ни днем, ни ночью. «Иногда во сне шептал шахматные ходы, – вспоминает его вдова Оксана, – или, просыпаясь ночью, подходил к столу, чтобы записать пришедший вдруг в голову вариант».

«При чем здесь ничья? Разве в этом дело? – выговаривал мне после проигранной Янсе партии в Амстердаме в 1974 году. – У вас же лучше было! Где? Ну, покажите, покажите. Мне же за позицию обидно».

Это «за позицию обидно» слышу, как сказанное вчера.

На Олимпиаде в Люцерне (1982) говорил с ним как-то о расширении дебютного репертуара. Геллер советовал мне включить в него чигоринский вариант испанской. Помню, спросил его: «И сколько времени потребуется, чтобы освоить это?»

Он задумался ненадолго: «На вашем уровне? (Я играл тогда регулярно в Тилбурге и в Вейк-ан-Зее – сильнейших турнирах той поры.) Всё собрать, обработать, понять, наиграть? Ну, года полтора…»

Дело было, разумеется, еще в докомпьютерные времена, но характерен сам подход к вопросу.

Он рано понял старую истину, что удача ждет того, кто к ней хорошо подготовился. Знания его в дебюте были исключительно глубоки, известны слова Ботвинника, что «до Геллера мы староиндийскую защиту по-настоящему не понимали».

В дебютной теории всегда есть понятие «что носят». Так сейчас «носят» берлинский вариант, защиту Рагозина, всего «Грюнфельда»… В его время «носили» другое, но Геллер никогда не обращал на это внимания. Следуя собственным идеям и принципам, он сам был законодателем моды.

Его знаний, его монументальной постановки дебюта побаивались даже гроссмейстеры первого ряда. Давид Бронштейн, избрав на межзональном в Петрополисе (1973) тяжелый вариант защиты Алехина и проиграв Геллеру фактически без борьбы, оправдывался: «А что мне было с ним играть, ведь он же всё знает».

Превосходно ставя начало партии, сам Геллер прекрасно понимал, что дебют является только прелюдией борьбы, подчеркивал, что уметь надо играть всё – и острый миттельшпиль, и скучный эндшпиль, и пассивно защищаться, и вести темповую игру ход в ход.
Многие партии Геллера можно назвать «инструктивными», по ним и сегодня можно учиться высочайшей технике игры. Ведь техника, по определению Владимира Горовица, является не чем иным, как «совершенно ясным представлением о том, чего вы хотите, и наличием всех атрибутов для выполнения этого».

Сказанное о мастерстве пианиста-исполнителя полностью относится к шахматам, и Ефим Геллер обладал такой техникой.

Вспоминает Виктор Корчной: «Свою первую партию я сыграл с ним в первенстве общества «Наука» в 1951 году и проиграл черными гамбит Шара-Геннинга. Был он, без сомнения, блистательный игрок и внес много нового в теорию дебюта. Его трактовка, например, невзрачного хода Сe2 в сицилианской заставила по-другому взглянуть на весь комплекс этих позиций, даже если так и играли до него. В молодые годы был Геллер преимущественно тактиком, потом возмужал и начал по-своему трактовать и дебют, и шахматы вообще».

Оглядываясь назад уже в зрелом возрасте, Геллер говорил: «Важность стратегической постановки партии я понимал даже в те годы, когда выводил ладьи вперед пешек и бросался в лихие фигурные атаки. Но все же на рубеже 50–60-х годов во мне произошел, на мой взгляд, внутренний сдвиг. Неверно считать, что это переход от тактики к стратегии. Если попытаться сформулировать, в чем он заключался, речь может идти лишь о непрерывном, постоянном переходе к более глубокой игре. Лентяем я никогда не был, но именно в 1958-60 годах стал по-настоящему много заниматься».

Приведем один из наиболее известных примеров аналитической работы Геллера – красивая ничья в отложенной и казавшейся безнадежной позиции из партии Ботвинник – Фишер на Олимпиаде в Варне (1962).

47. Rxh7!! «Этот ход я просмотрел», — признался впоследствии Фишер. А Ботвинник вспоминал, что парадоксальную идею Геллер нашел глубокой ночью: две разрозненные пешки успешно борются против двух связанных проходных, вопреки, казалось бы, всем законам ладейного эндшпиля.

[Event «Varna ol (Men) fin-A»] [Site «Varna»] [Date «1962»] [Round «10»] [White «Botvinnik, Mikhail»] [Black «Fischer, Robert James»] [Result «1/2-1/2»] [ECO «D98»] [SetUp «1»] [FEN «8/p6R/1p4p1/r5k1/P7/6KP/5P2/8 b — — 0 47»] [PlyCount «42»] [EventDate «1962.09.16»] [EventType «team»] [EventRounds «11»] [EventCountry «BUL»] [Source «ChessBase»] [SourceDate «1999.07.01»] [WhiteTeam «Soviet Union»] [BlackTeam «US of America»] [WhiteTeamCountry «URS»] [BlackTeamCountry «USA»] 47… Rxa4 48. h4+ Kf5 49. Rf7+ Ke5 50. Rg7 Ra1 51. Kf3 b5 52. h5 Ra3+ 53. Kg2 gxh5 54. Rg5+ Kd6 55. Rxb5 h4 56. f4 Kc6 57. Rb8 h3+ 58. Kh2 a5 59. f5 Kc7 60. Rb5 Kd6 61. f6 Ke6 62. Rb6+ Kf7 63. Ra6 Kg6 64. Rc6 a4 65. Ra6 Kf7 66. Rc6 Rd3 67. Ra6 a3 68. Kg1 1/2-1/2

Но глубина замыслов Геллера, поиски лучшего, единственного хода зачастую оборачивались против него, и его недостатки являлись прямым продолжением его достоинств. Раздумья по часу и более вели к цейтнотам, и порой здание, тщательно и с любовью выстроенное, разлеталось в несколько минут.

В цейтноте на лице его появлялась полная отрешенность, а рука просто не поднималась сделать первый попавшийся ход.

Таль заметил как-то, что число одноходовых зевков у Геллера больше, чем у любого другого высококлассного гроссмейстера.  Объяснение очевидно: забираясь мыслью высоко под небеса, Геллер не замечал иногда, что лежало на поверхности.

«Не может узреть, что у него под ногами, а воображает, что разглядит что-то на небе!», – хохотала две тысячи лет назад фракиянка над провалившимся в яму философом.

«Сделав этот ход, я сразу заметил другой, лучший, – вспоминал однажды сам Геллер.  – После этого я просто уже не мог играть партию». Чувство, уверен, совершенно незнакомое, Карпову (или сегодня – Карлсену), которые продолжали бы бороться в новой изменившейся ситуации как ни в чем не бывало.

Было у него еще одно уязвимое место, по выражению Спасского — «стеклянная челюсть»: Геллер терялся при неожиданной встречной игре, особенно на короля. «Когда начиналась такая игра, ему было трудно, потому он так и не смог ко мне приспособиться» — говорит Борис Васильевич.

На претендентском матче Геллер – Корчной в 1971 году я был секундантом Корчного. Решающей оказалась седьмая партия. Она была отложена и должна была доигрываться на следующий день.

Хотя позиция белых, которыми играл Корчной, и была лучше, выигрыша, как мы ни бились, найти не удавалось. Был взят даже тайм-аут перед доигрыванием, что было возможно в те теперь кажущиеся почти библейскими времена.

Но и целый день анализа не принес ничего конкретного, и тогда был принят план, предложенный Вячеславом Осносом: вместо длительного позиционного лавирования немедленно пожертвовать фигуру, что Корчной и сделал.

При правильной защите жертва эта должна была привести к ничьей, но Геллер сразу же надолго задумался, попал в цейтнот и проиграл без борьбы. Матч был решен. Недаром, отмечая замечательный талант Геллера, Корчной как-то заметил, что иногда его можно было взять просто нахрапом.

Но не только перемена обстановки на доске была его уязвимым местом. Шахматная партия – это всплеск эмоций, очень часто невидимых публике, и Геллер не всегда мог держать эмоции под контролем.

На турнире в Лас-Пальмасе в 1980 году черными в новоиндийской, в позиции с фианкетированием обоих слонов он рокировал на 6-м ходу и предложил мне ничью. Решение это Геллер принял, очевидно, еще дома и теперь спокойно взирал на доску с высоты своего рейтинга, реноме и положительного счета, выстроенного со мной к тому времени.

Я подумал немного, сказал, что хочу играть, и ответил жертвой пешки, входившей тогда в моду. Лицо Геллера совершенно изменилось, он переводил взгляд с меня на доску, на Петросяна, стоявшего за моей спиной, снова на доску, не делая ответного хода в течение четверти часа. Наконец он совладал с собой и взял пешку.

Та партия закончилась вничью, но с Фишером на межзональном турнире на Майорке в 1970 году получилось по-другому. Геллер решил не ввязываться в сицилианские дебри и сыграл 1.Nf3. Фишер не пошел на староиндийскую, избрав академическое построение. Шестнадцать лет спустя оно часто встречалось в матче Карпова с Каспаровым, когда Карпов пытался использовать минимальное преимущество белых. Геллер же, побив пешку на 7-м ходу, предложил ничью.

Первой реакцией Фишера был смех. Засмеялся и Геллер: ситуация была ясной – три последние партии американец ему проиграл, к тому же цвет фигур, да и сам характер симметричной позиции (с лишним темпом у белых!), казалось, предопределяли результат.

Внезапно Фишер прекратил смеяться, нагнулся и что-то сказал Геллеру. Геллер не владел иностранными языками. Я не раз видел, как к нему обращались по-английски или по-немецки: широкая улыбка обычно появлялась на его лице, и он приветливо кивал головой, что бы ему ни говорили.

Неизвестно, что сказал будущий чемпион мира, один из зрителей утверждал, что явственно слышал: «Too early», но в любом случае Геллеру стало ясно, что Фишер хочет продолжать партию.

Он ужасно покраснел, уже через два хода в простой позиции задумался на целый час, а еще через несколько ходов остался без пешки. Ладейный эндшпиль, возникший вскоре на доске, носил, правда, ничейный характер. Партия была отложена, но эмоциональное равновесие Геллеру восстановить так и не удалось. После возобновления игры ничья казалась неминуемой до тех пор, пока он на 71-м ходу не совершил роковую ошибку.

[Event «Palma de Mallorca Interzonal»] [Site «Palma de Mallorca»] [Date «1970.11.24»] [Round «12»] [White «Geller, Efim P»] [Black «Fischer, Robert James»] [Result «0-1»] [ECO «D79»] [PlyCount «144»] [EventDate «1970.11.09»] [EventType «tourn»] [EventRounds «23»] [EventCountry «ESP»] [Source «ChessBase»] [SourceDate «1999.07.01»] 1. Nf3 Nf6 2. c4 g6 3. g3 Bg7 4. Bg2 O-O 5. O-O c6 6. d4 d5 7. cxd5 cxd5 8. Ne5 Bf5 9. Nc3 Ne4 10. Be3 Nxc3 11. bxc3 Nc6 12. Nxc6 bxc6 13. Qa4 Qb6 14. Rac1 Rab8 15. c4 Bxd4 16. Bxd4 Qxd4 17. e3 Qe5 18. cxd5 cxd5 19. Rfd1 e6 20. Qxa7 Ra8 21. Qd4 Qxd4 22. Rxd4 Rxa2 23. e4 dxe4 24. Bxe4 Bxe4 25. Rxe4 Rb8 26. Re3 g5 27. h3 Kg7 28. Rc7 Kg6 29. Rf3 f6 30. Re7 Re2 31. g4 Rb1+ 32. Kg2 Ree1 33. Ra3 h5 34. Raa7 Rg1+ 35. Kf3 hxg4+ 36. hxg4 Rb3+ 37. Ke2 Rxg4 38. Rxe6 Rb1 39. Raa6 Rf4 40. Ra2 Rh1 41. Rea6 Rb4 42. R6a4 Rbb1 43. Ra8 Rhg1 44. Kf3 Rb5 45. R8a5 Rb3+ 46. Ke2 Rbb1 47. Ra8 Kf5 48. R2a5+ Kg4 49. Ra4+ Kh5 50. Rh8+ Kg6 51. Rg8+ Kf7 52. Rd8 Rbe1+ 53. Kf3 Re5 54. Rd2 Rf5+ 55. Ke2 Re5+ 56. Kf3 Kg6 57. Re4 Rf5+ 58. Ke2 Ra5 59. Re3 Kh5 60. Red3 Raa1 61. Rd8 f5 62. Kf3 Ra3+ 63. R2d3 g4+ 64. Kf4 Rxd3 65. Rxd3 Rf1 66. Rd2 Kh4 67. Kxf5 g3 68. f4 Kh3 69. Rd3 Kh4 70. Rd2 Ra1 71. Ke5 Kg4 72. f5 Ra5+ 0-1

Геллер прекрасно понимал, что умение держать себя в узде и постоянный самоконтроль не менее важны, чем чисто шахматная подготовка. После проигрыша матча Спасскому (1965 +0-3=5) он писал: «Поразительное хладнокровие и спокойствие помогают ему в самые трудные минуты борьбы находить лучшие практические меры. Удивительная невозмутимость и уверенность, с которыми он иногда делает даже отнюдь не хорошие ходы, бесспорно, ставят его противников в сложное положение». Самому Геллеру было далеко до невозмутимости, эмоции переполняли его, они рвались наружу.

Хооговен-турнир 1975 года получился на редкость сильным. Я шел в лидирующей группе, в 12-м туре у меня были белые против Геллера, который имел пятьдесят процентов. Я только три года назад покинул Советский Союз и наша партия, помимо спортивной, имела для Геллера и иную подоплеку. Он испепелял меня яростными взорами и оглушительно cтучал по часам. Записав ход, с грохотом ставил пешку на бланк партии, добавляя к ней ферзя или ладью.

Я не был исключением. «Было на лице у него написано: изничтожить соперника, растоптать, и я тоже втягивался в чувства аналогичные и выводило это меня из привычного состояния поисков гармонии за доской, – рассказывал мне Василий Васильевич Смыслов. — Я уже потом все понял и потому соглашался с ним порой на ничью в позициях, где еще играть можно было, лишь бы закончить все поскорее, не впасть в такое же состояние…»

Была ли эта манера вести партию составляющей его темперамента, или причину надо искать в его собственной формулировке, данной на чемпионате страны в Вильнюсе в 80-м году? Играл Геллер там очень тяжело; сильнейшие цейтноты и грубые просмотры сопутствовали ему почти в каждой партии; кровяное давление подходило к предельной черте.

«Может, вам лучше выбыть, Ефим Петрович?» – осторожно спрашивали его. «Выбыть? Как это выбыть? А стипендия? А международные турниры? А место в команде? Вам легко сказать — выбыть».

Конечно, в любом виде спорта, особенно профессиональном, разница между выигрышем и проигрышем ощутима. Но нигде она не была такой гигантской, как в Советском Союзе.

Шахматы находились в привилегированном положении по сравнению с другими видами спорта, и приличный результат на Западе означал попросту несколько годовых зарплат обычного советского человека. Поэтому от полуочка нередко зависела не только  дальнейшая карьера, но и впрямую благополучие семьи.

Многие, впервые выезжавшие на заграничный турнир, знали: другого такого шанса не будет. Огромная ответственность и нервное напряжение могли привести к самым неожиданным последствиям. Иво Ней, например, не будучи даже гроссмейстером в 1964 году в Вейк-ан-Зее поделил первое место с Паулем Кересом, опередив Портиша, Ивкова, Ларсена и многих других известных гроссмейстеров. А вот выступление Игоря Платонова в том же Вейк-ан-Зее шестью годами позже закончилось полным провалом: «минус четыре» и одно из последних мест.

Даже прославленные корифеи, находившиеся на самой вершине гигантской шахматной пирамиды в Советском Союзе, не могли поручиться за свое будущее. Карьера могла прерваться на неопределенное время в любой момент, а иногда и вообще разрушиться.

Думаю, что этим, а не только разницей в характерах и менталитетах объяснялись нередко колючие, настороженные, а зачастую и откровенно враждебные отношения, всегда отличавшие верхушку советских шахмат. С походами в Спорткомитет, телефонными звонками «наверх», письмами в партийные и прочие инстанции, покровительством всемогущих партийных бонз, имена которых давно канули в Лету.

Август 1974 года. Выходной день перед заключительным туром традиционного IВМ-турнира. Только что закончился последний сеанс в кинотеатре «Тушинский», и вот я стою вместе с Владимиром Тукмаковым на улице вечернего бурлящего Амстердама. «Ты думаешь, лучше предложить ничью прямо сейчас или сделать это во время партии?» – спрашивает Володя.

У Тукмакова прекрасное настроение, он лидировал весь турнир и, опережая конкурентов на целое очко, практически обеспечил себе первое место. Партия с Геллером не должна принести много волнений: у соперника турнир сложился не очень – только 50 процентов, ему не на что претендовать, да и вообще – оба одесситы, не говоря уже о том, что и отчитываться обоим придется в Спорткомитете СССР.


Ефим Геллер и Владимир Тукмаков

«Я не решился постучать к нему, – вспоминал Тукмаков на следующий день на закрытии турнира, — полоска света выбивалась из-под двери, на ручке которой висела табличка «Не беспокоить», и я явственно слышал стук шахматных фигур».

Хотя партия и длилась сорок ходов, из дебюта Тукмаков фактически не вышел и… поделил в итоге «только» 1–3-е места.

Как и многие представители старшего поколения во все времена, Геллер относился к молодым с настороженностью и на партии с ними выходил с особой мотивацией. Было у него что-то от дядьки, жестко учащего молодых уму-разуму.

Хотя однажды спросил его, вернувшегося из Индии, где он проиграл белыми семнадцатилетнему подростку, затратившему на всю партию около получаса: «Ну что, Ефим Петрович, мальчонке проиграли?» 

«Мальчонке? – посмотрел на меня с неодобрением. – Да я, может быть, будущему чемпиону мира проиграл…»

* * *

«Играя с Фишером, особенно когда тот был совсем молод, Геллер всем своим видом и мимикой показывал: «Ну, что ты, дерьмо, претендуешь на звание гения?» — говорил Борис Спасский. — Нет сомнения, что Бобби чувствовал такое отношение соперника.


Геллер – Фишер. Кюрасао 1962

Нет, Геллер не был добряком, скорее работал под добряка. Но он очень помог мне во время матча с Петросяном в 69-м, да и в матче с Фишером. Геллер был фактически единственным, кто мне помог. Ни Ней, ни Крогиус, ни приехавший уже в самом конце Болеславский,  анализировавший так и не встретившиеся в матче дебюты, не помогли мне, а он действительно работал, переживал…


Советская делегация направляется на открытие матча Спасский-Фишер. Борис Спасский, Иво Ней, Николай Крогиус, Ефим Геллер. Рейкьявик 1972.

Но практически все, кого он тренировал, проигрывали. Была здесь, думаю, и скрытая зависть – почему? почему он, а не я? Ну, и упрямство, зачастую недоброе. Чувства эти превалировали иногда над его замечательными шахматными качествами. Нет, не думаю, чтобы он интриговал, но то, что с большой подковыркой был, – точно…

Был добродушен, но не сусален, такой внешне добродушный одессит, хотя, конечно, оппортунист, делал всё, что ему выгодно было; когда стало выгодно – ушел к Карпову…

Но и хорошо помню, как во времена своего чемпионства воспользовался одним его советом, хотя никого никогда не слушал и всегда предпочитал идти своим путем.

А сказал он мне: “Борис Васильевич, вы чемпион мира, вы стоите на вершине, не вмешивайтесь в дела претендентов, в их распри, их проблемы, не ваше это дело, не дело чемпиона”. И я послушался его и храню о нем, несмотря ни на что, хорошие воспоминания…»

* * *

Последние шахматные годы Геллера дались ему тяжело. Хотя сам он на пороге пятидесятилетия писал, что «не следует закрывать глаза на то, что все мы рано или поздно проигрываем партию суровому и непобедимому сопернику – времени», всегда хочется верить, что это относится к кому-то. К другим. Не к тебе.

«Какие тут секреты – работать с годами надо больше, вот и всё», – сказал Геллер после выигрыша чемпионата страны в 54 года. Но уже вскоре осознал, что никакой анализ и никакая работа не могут компенсировать легкости, огромного желания и волевого напора молодости.


46 чемпионат Советского Союза, Тбилиси 1978. За анализом наблюдают Ефим Геллер и Владимир Тукмаков.

Привыкший всё анализировать и во всем докапываться до истины, он сам поставил диагноз шахматисту в пору старения: «Более всего снижается стабильность расчета многочисленных мелких вариантов, составляющих ткань обычной, то есть на привычном жаргоне – «позиционной» игры. Повышается опасность просчетов, которые проходят, как правило, за кадром, так и не реализуясь в форме состоявшихся зевков. С рокового пути в последний момент удается свернуть лишь ценой большего или меньшего ухудшения позиции. А со стороны это выглядит едва ли не как непонимание».

Но все равно оставался самим собой – бескомпромиссным, отстаивающим свою шахматную правоту бойцом. Если Геллеру казалось, что нарушаются законы шахмат, что-то делается не по правилам, он снова погружался в длительные раздумья, считая своим долгом наказать, опровергнуть, доказать.

«Тот, у кого уже не хватает храбрости для осуществления своих замыслов, теряет способность борца и приближается к закату», – писал Ласкер. У Геллера до конца хватало храбрости для осуществления своих замыслов – у него не хватало сил.

Он проиграл всухую оба матча на турнире в Тилбурге: Чандлеру в 1992-м и ван Вели год спустя, но ни в одной из тех партий не поступился своими принципами, преждевременно сняв напряжение или высушив позицию. «Ну совсем не тяну», – говорил с виноватой улыбкой после одного из проигрышей, особенно  обидного.

Не думаю, чтобы Геллеру, даже его лучших лет, было бы уютно в современных шахматах. Дело здесь даже не в блиц и всякого рода рапид турнирах, поклонником которых он никогда не был. «Из меня блицер еще тот», – говорил после того, как не набрал и пятидесяти процентов очков на большом блицтурнире в Амстердаме в 1975-м.

Думаю, что новый контроль времени, еще более карающий длительные раздумья, исчезновение отложенных партий, компьютерные методы подготовки – всё это нивелировало бы его природные качества, шло бы вразрез с шахматами, в которых он вырос и в которых добился выдающихся успехов.

Но очень многое, что в шахматах сегодняшнего дня кажется очевидным и само собой разумеющимся основано на принципах, выработанных лучшими аналитиками того времени. И одним из самых значительных исследователей игры — Ефимом Геллером.

* * *

Он родился и вырос в еврейской семье в Одессе, хотя к еврейству своему никак не относился. По словам его вдовы Оксаны, «это к нему относились из-за его еврейства» – фраза, понятная каждому, кто вырос в Советском Союзе. Не думаю, впрочем, чтобы это было для него причиной каких-то конкретных проблем.

Он не был евреем со скрипочкой или рафинированным интеллигентом, скорее наоборот – евреем-мастеровым, не такой уж редкий тип на Украине или в России. Образом жизни и привычками «экономист с Дерибасовской», как называл его кое-кто из коллег, полностью вписывался в среду проживания, только мастерством его были шахматы.

В единственной его книге, вышедшей на Западе (не считая, разумеется, большого числа теоретических публикаций), выше допустимой меры повествуется о преимуществах социалистической системы и осуждается Фишер как типичный представитель системы загнивающего капитализма.

В 1972 году в Рейкьявике он уже в самом конце безнадежно проигрываемого Фишеру матча потребовал официальной проверки турнирного зала и кресла американца на предмет обнаружения секретной электронной аппаратуры или лучей, влияющих на мыслительный процесс Спасского.

Виктор Давидович Батуринский открестился позже: «Это была личная инициатива Геллера, Москва на этот счет не давала никаких распоряжений…»


Шарж из бюллетеня матча Спасский-Фишер. Ладью Спасского поддерживают секунданты – Геллер и Ней.

Сейчас над этим можно смеяться или иронизировать, но тогда Геллер просто не мог найти иных причин слабой игры Спасского. К тому же это очень хорошо вписывалось в представления, сложившиеся у него с детства, с «границей на замке», колорадским жуком, забрасываемым американцами на колхозные поля, происками империалистов всех мастей, требующими высокой бдительности и суровой отповеди. Он стоял на страже интересов империи, слугой и гордостью которой являлся  сам.

В 1970 году на «матче века» в Белграде жаловался журналистам, что победы участников сборной мира встречаются более длительными аплодисментами, чем победы советских гроссмейстеров, а в статье для «64», написанной им после того, как мы поделили с ним первое место на турнире в Вейк-ан-Зее (1977), моего имени вообще не было. Разве что в самом конце он написал: «только выиграв в последнем туре, мне удалось настичь лидера». 

Не думаю, что в редакции журнала должны были прибегнуть к правке: самоцензурой Геллер обладал достаточной, чтобы на всякий случай не упоминать имени эмигранта.

Но таковы были тогда правила игры, а других он просто не знал. Когда в конце 80-х, в последние, уже конвульсивные годы Советского Союза в ЦШК обсуждался вопрос о вступлении советских шахматистов в Международную Гроссмейстерскую Ассоциацию, Геллер был категорически против: «Не случайно главный офис этой организации находится в Брюсселе, ведь там расположена и штаб-квартира НАТО…»

Обычно же бывал немногословен, поэтому в некрологах на Западе, отдавая должное его выдающимся шахматным достижениям, писали о совершенно неизвестном Геллере-человеке.

«Он не был златоуст, скорее косноязычен, – вспоминает Владимир Тукмаков, – но, будучи человеком неглупым, знал это сам и предпочитал помалкивать, особенно на людях или в малознакомых компаниях».

Марк Тайманов: «Он мог быть колючим, мог и обидеть на собрании команды. Было в нем что-то бесшабашное, что-то и от биндюжника даже, да и манеры имел соответствующие… Но были мы с ним как-то неделю вдвоем в поездке – открылся вдруг с другой стороны, теплой, душевной…»

Анатолий Карпов: «Был он очень азартный, увлекающийся человек. Знавшие его еще в студенческие времена в Одессе говорили – играть мог на бильярде днями напролет. Ну, и карты любил, особенно белот… Был он одессит, всё было в нем одесское, и говор был одесский. Как он говорил, говорят в Одессе, на Брайтон-Биче…»

Последние тридцать из отпущенных ему семидесяти трех лет Геллер прожил в Москве, но Одесса всегда оставалась для него домом, он ведь родом из одесского двора, где все знали друг друга и знали друг о друге всё.

Лев Альбурт и Владимир Тукмаков, шахматное детство которых пришлось на конец 50-х годов, вспоминают, что для одесситов Фима Геллер был свой. Он был простой человек, не интеллектуал и не философ, любил поесть, не обращая внимания на калории и холестерин, любил посидеть в компании, выпить с друзьями.

В чем-то сошедший со страниц бабелевских рассказов, он любил играть в карты, в домино, на бильярде. И этим тоже объяснилась его невероятная популярность в Одессе.

В старости, как и многие, он стал походить на карикатуру на самого себя: черты лица стали еще более крупными, склонность к полноте перешла границу допустимой, и значительных размеров живот при его небольшом росте был еще более заметен; он тяжело дышал, не расставаясь, однако, с неизменной сигаретой.

За свою шахматную жизнь Геллер десятки раз бывал за границей. «Там он расслаблялся, – вспоминает Спасский. – Он закуривал свой «Честерфилд», выпивал кока-колу и был вне времени и пространства».

Самые последние годы не были легкими. Дело было не только в пошатнувшемся здоровье – как и для многих, пошатнулись устои его мировосприятия.

Одно время семья подумывала о переезде в Америку. Не уверен, чтобы он, особенно в последние, болезненные годы чувствовал бы себя там как дома, ведь старые деревья вообще трудно поддаются пересадке. А так, почему бы и нет?

Не будь дан ему огромный шахматный талант, сделавший его тем, кем он стал, хорошо вижу его «забивающим козла» на залитой солнцем набережной Брайтон-Бича, за столиком в ресторане «Татьяна» или «Волна», или обсуждающим со сверстниками последние события в России и на Украине.

Ребенком он жил на Пушкинской, потом на Приморском. Малая Арнаутская, Греческая, Еврейская и Дерибасовская – улицы Одессы, прямые, как стрела, исхожены его юностью и молодостью, и он часто возвращался сюда, в последний раз – за три года до смерти, на свое семидесятилетие.

В город, по выражению Бабеля, десятилетиями поставлявший вундеркиндов на все концертные площадки мира. Здесь начинали Буся Гольдштейн и Яков Флиер, из Одессы вышли Давид Ойстрах и Эмиль Гилельс. Выдающийся гроссмейстер Ефим Петрович Геллер был абсолютным любимцем Одессы, ее шахматным королем.

Славе, как известно, лишь одна цена – положить к ногам тех, кого любишь. В его случае это была семья: жена Оксана и единственный сын Саша, которого он очень любил, по словам тех, кто знал семью близко, порой и чересчур. С сыном, довольно сильным шахматистом, Геллер и сыграл две свои последние партии в жизни, дав тому в обеих белые фигуры…

Все эти годы жил на даче в Переделкино под Москвой, долго и тяжело болел. Часто сидел молча, улыбаясь иногда детской, беззащитной улыбкой; происходила постепенная усадка души.


С женой и сыном на даче в Переделкино

Зима в тот год выдалась ранняя, морозная. Таким был и день похорон Геллера 20 ноября 1998 года. Могила его совсем рядом с дачей, кладбище — в четверти часа ходьбы.

В последнем слове Давид Бронштейн, знавший Геллера полвека, говорил, что всю свою жизнь он был занят поисками истины.

«Но что есть истина в шахматах? – спрашивал себя Бронштейн. — Истина неуловима и иллюзорна, но он все равно, днем и ночью был занят поисками ее».

Ефим Петрович Геллер был одним из самых ярких представителей почти ушедшего поколения, уже ставшего шахматной историей.

Пусть правила игры не изменились, историей стали и сами шахматы, в которые играли они.

Вы можете оставить комментарий, или ссылку на Ваш сайт.

Оставить комментарий